Читаем без скачивания «Конрад Томилин и титаны Земли» «Плато» - Александр Вяземка

И вот, благодаря решительности Всемирной мученической церкви колесо потребления завертелось вспять. Приоритетное развитие получили психологические патологии, ранее считавшиеся несообразными с образцовым человеком. Лень? Нет, до таких крайностей ситуация все-таки не дошла. Но, например, активно стали пестоваться различного рода фобии. Прежде всего – фобия потребления. Тем, кто успешно поддался ее влиянию, удалось отказаться от излишних предметов обихода и большей части благ цивилизации. В итоге потребление, поставленное когда-то во главу угла развития всей человеческой расы, сделалось чуть ли не изгоем. Товарам прививались теперь функциональность, а не роскошь и не эпатажность.

Духовным наставником Конрада в лоне ВМЦ был Парис Кипарисофич Фасилефский, один из столпов спихологии – науки, призванной спихивать проблемы, порожденные устройством общества, на его самых беззащитных и несчастных членов. Парис Кипарисофич принимал желающих помаяться только по предварительной записи и брал за сеанс чуть не с полсотни толларов.

Конрад мечтал летать, а поскольку занятие это не только требовало неоправданных затрат ископаемого топлива, но и было смертельно опасным даже для потребителей эликсира бессмертия, ему приходилось посещать сеансы формирования аэрофобии. Недаром лозунг «Безумству храбрых поем мы песню» был перекован на «Не знаю даже, что страшнее – безумство храбрых или храбрость безумцев».

Желание летать – более чем серьезное заболевание, и победить его окончательно Конраду никак не удавалось. Однако сегодня он оказался в уютном коридорчике центра спихологической помощи совсем по другому поводу. Именно – как Вы и сами уже догадались, дорогой читатель, – привел его сюда драматический финал сегодняшнего экзамена.

– Очень, очень надо к Парису Кипарисофичу, – объяснил он свое неожиданное появление ассистентке профессора Фасилефского, которая была не в курсе произошедшего, но не заметить сильнейшего волнения, бушующего на лице клиента, не могла.

– Хорошо. У Париса Кипарисофича через двадцать минут «окно», – ассистентка сверилась с расписанием профессора. – Думаю, он сможет вас принять.

Конрад с благодарностью принял чашечку кофе, однако ознакомиться со свежим выпуском видеожурнала «Руины своими руками», который он обычно просматривал в ожидании сеанса, отказался – он был для этого чересчур взволнован. Кофе тут же принялся гипнотизировать его, пристально вглядываясь ему в глаза едва подрагивающей поверхностью бурой жижи.

Профессора Фасилефского состояние Конрада встревожило не на шутку.

– Вы что-то задумали, Конрад… – заявил он, присмотревшись к пациенту. – Вижу по вашему взгляду.

– Это все кофе, – буркнул тот.

– Кофе? Шветочка, – Парис Кипарисофич просительно загудел в сопло интеркома, – будьте добры: больше никакого кофе господину Томилину не предлагать. Кофе действует на него не самым благотворным образом.

– Так господин Томилин его и не пил.

– Не пил? – уточнил профессор у Конрада.

– Не пил, – подтвердил Конрад.

– Та-ак… – профессор в недоумении воззрился в потолок.

После нескольких минут молчания Парис Кипарисофич вновь подозрительно покосился на Конрада:

– Все-таки вы что-то задумали…

– Ничего я не задумал, уверяю вас. Я и думать-то не в состоянии. Мои мысли сами по себе. Я сам по себе.

– Хм… Ну, хорошо… Так что у вас?

Конрад обиженно насупился, отчего профессор беспокойно заерзал в кресле, а кресло беспокойно заскрипело под ним.

– Я семьсот лет, Парис Кипарисофич, – семьсот лет! – учусь актерскому мастерству, беру уроки у самого председателя экзаменационной комиссии, – наконец выпалил Конрад. – И что?

– Что? – участливо полюбопытствовал профессор.

– А ничего! Мошенники! Эта моя судьба – словно оковы земного притяжения. Вы же знаете, каково оно: постоянно тянет вниз и, стоит только оступиться, со злорадством бьет об асфальт, мстит за то, что смеешь ему противиться и ходить вопреки его силе.

– Дальше будет только хуже, – обнадежил Парис Кипарисофич.

– Будет?

– Будет.

– Обещаете?

– Обещаю.

Из Конрада хлынули копившиеся им для сеанса слезы. Парис Кипарисофич любовался рыдающим пациентом с умилением и одобрением. Под этим взглядом Конрад рыдал все более и более самозабвенно. Его сотрясало от рыданий. С каждой стороны кресла возникло по механической руке. Одна из них сочувственно обхватила своею кистью левое предплечье Конрада, а вторая принялась похлопывать его по правому плечу.

– Ну, хватит, хватит. Не переборщи! – прикрикнул Парис Кипарисофич, заметив, что в объятиях кресла пациент почти успокоился.

Механические руки нехотя исчезли. Конрад одновременно испытал облегчение и – под влиянием сделанных профессором обещаний – окончательно пал духом. Но это его почти не тревожило: человек будущего и должен был пребывать где-то между счастьем и довольством жизнью, с одной стороны, и подавленностью духа – с другой.

– Профессор, я не чувствую себя в достаточной мере взрослым.

– Так… Продолжайте.

– Человек ощущает себя взрослым только тогда, когда его начинают воспринимать всерьез.

– Кто-то не воспринимает вас всерьез?

– Да никто не воспринимает. Это никому не выгодно. Гораздо проще смотреть на других свысока и понукать ими по мере возможности. А что делать, когда другой человек ровня тебе? Приходится уступать, делиться, компромисс искать. С ребенком же ничего этого делать не обязательно. «Я так сказал», и на этом ставится точка. Вот и вам легче со мной обходиться как с младенцем, чем как с личностью, имеющей свое суждение и могущей не принять ваши предписания.

– Это интересные мысли. Прямо поток кривознания… Давайте теперь я. Вы позволите?

– Прошу, – нехотя уступил слово Конрад, обычно во время сеансов говорить не любивший.

– Раньше… – Парис Кипарисофич наставительно поднял указательный палец, призывая отнестись к тому, что он скажет, со всей важностью и вниманием. – Раньше люди знали мало, стремились к малому. Вот это и было счастье. И хотя вы понимаете, что вы пришли сюда не за счастьем и что стремление к счастью Всемирной мученической церковью не поощряется, отход от канонов все же допускается, когда того требует разбалансированность спихологического состояния отдельной личности. Так вот, я считаю, что немного счастья – непродолжительного – вам, Конрад, не повредит. Поэтому дам вам совет. Подбирайте достижимые цели. А куда лучше – вообще без них.

– А разве не счастье – достигнуть недостижимое? – заупрямился Конрад.

– Этак мы дойдем до того, что вам захочется познать себя. Что, как вы знаете, не приветствуется.

– Знаю… – понуро подтвердил пациент. – Не понимаю только, как можно жить в мире, не познав себя и свое истинное место в нем. Да еще жить вечно… Это – все равно что облететь Землю за сорок минут на суперракете и на этом знакомство с ней закончить.

– Можно, можно. И даже желательно, дорогой мой Конрад. Познавшие себя и свое место в мире стараются из него уйти. Это мы уже проходили. Я вам пропишу у нас курс дезинфекции сознания. Но на сегодня, извините, все. У меня через несколько минут следующий сеанс.

Конрад молча кивнул и осенил себя традиционным псевдокрестным знамением – злобно ущипнув себе лоб и три точки на груди.

4

Утром следующего дня Конрад проснулся другим человеком. Он был пуст. Единственными жившими в нем чувствами были ненависть и жажда мести. Никогда прежде он их не испытывал. Ощущения эти были ему приятны.

Было утро субботы, но для приемной комиссии это был обычный трудовой день, поэтому, проглотив легкий завтрак, состоящий из безвкусной фиолетовой смеси, предложенной ему пищевым принтером, и стакана воды, Конрад направился прямиком в Дом актерской гильдии.

Комиссия почти в том же составе, что и накануне, досматривала за длинным столом сны, хоть тараторящий на разные голоса конкурсант и старался изо всех сил привлечь ее внимание.

– Слышь, приятель, – неожиданно для самого себя Конрад обратился к конкурсанту предельно развязным тоном, – подожди-ка пару минут снаружи, а?

При появлении Конрада комиссия заметно оживилась. Узрев в руках своего бывшего протеже известный ему по многим научно-фантастическим боевикам предмет, Пафл Пафлыч воровато улыбнулся и стал сползать под стол. Внутри человека-часов ойкнула пружина, а человека-бутылки – взволнованно забулькало вино. Волк Ярос Эрослафофич отчего-то заблеял и принялся остервенело царапать пол, словно пытаясь вырыть в нем укрытие. Григорий Григорьефич Негригорьев оправил мини-юбку и прикусил себе палец – наверное, чтобы не завизжать. Его примеру с пальцем последовал и Гомер Селигерофич, завесивший глаза локонами, чтобы случайно не встретиться с Конрадом взглядом.